"Распятого, страдавшего, погребенного". Вслед за исповедованием Христа распятого и страдавшего, Символ Веры утверждает - "и погребенного". И снова мы невольно спрашиваем себя: почему именно это слово, а не слово "умершего"? Погребение, очевидно, включает в себя, предполагает смерть. И всё-таки не случайно не смерть, а именно погребение упоминает Церковь в перечислении тех событий из жизни и служения Христа, в которых, и через которые, верит она, совершилось, и вечно совершается, спасение мира и человека.

И потому, отвечая на вопрос о смысле этого слова, "погребенного", касаемся мы чего-то самого важного, самого сердцевинного, для христианской веры. Можно сказать так: "смерть", "умирание", относятся ещё к этой нашей видимой, земной жизни. Суть, конец её и завершение. Смерть в её биологической сущности есть факт очевидный, непререкаемый, как для тех, кто верит в то, что называют люди загробной жизнью, так и для тех, кто не верит в неё. Но вот погребение умершего относится уже не к самому моменту смерти, а к тому, что следует за ней, к тому как относятся к ней, как думают и верят о ней те, кто совершает погребение.

Для одних - это только обряд вечного расставания, признание окончательности смерти, как абсолютного конца, как возвращение человека в то небытие, из которого он почему-то возник, и в которое он безысходно возвращается. Это расставание можно обставить большей или меньшей торжественностью, украсить цветами и речами, но все это ничего не меняет в пронизывающем это погребальное торжество чувстве безнадёжности, бессмыслицы, абсурда. Был человек - и нет человека. Конец. Для других погребение выражает веру в продолжение жизни за гробом. В древних, языческих культах, в гробницу умершего клали пищу, оружие, иногда даже убивали жену, чтобы она могла быть и в загробной жизни со своим мужем. Этот подход, такое погребение, мы давно уже развенчали как детскую наивность, как суеверие. Но так или иначе, погребение есть всегда утверждение определённого понимания смерти.

И потому Церковь, в своём Символе веры говорит не о смерти, а именно о погребении Христа. Больше того, каждый год, в день, предшествующий Пасхе, день, который называет она Великой и Благословенной Субботой, Церковь как бы повторяет это погребение - опять и опять раскрывая и являя то, что свершилось прежде всего с самой смертью, когда принял её, и снизошёл до неё Иисус Христос, Сын Божий. Когда, после потёмок Великой Пятницы, дня распятия, дня смерти, дня проявления всей силы зла, обрушившегося на Христа, ступаем мы, в субботу, посередине Храма, возвышается так называемая "плащаница", т.е. гробница с изображением на ней мёртвого Христа. Но вот, всякий, кто хоть раз в жизни пережил вместе с остальными верующими этот, единственный по своей глубине, по своему свету, по своей белой тишине день, знает, и знает не разумом, но всем существом своим, что эта гробница, которая, как и всякий гроб есть всегда свидетельство о торжестве и непобедимости смерти, начинает озаряться каким-то почти видимым, почти ощутимым светом, что гроб, претворяется, как поёт Церковь, в живоносный гроб.

Да, видимо смерть торжествует в этой неподвижности мертвого тела, этого бездыханного человека. Всё совершилось, всё кончено. Но в том-то и весь смысл, вся глубина, вся ни с чем в мире не сравнимая красота этой службы, что совершаемая у гроба и вокруг смерти она, на деле, есть созерцание, явление того, что совершилось, что совершается в этой единственной смерти этого единственного человека.

"О Жизнь, как Ты умираешь, как можешь Ты вселиться в гроб?" Вот вопрос, который задаём мы Христу, лежащему во гробе. И вот, постепенно, приходит ответ: на рыдания, недоумения, на отчаяния своей матери и всего мира и всего творения, Христос отвечает, и этот ответ звучит в потрясающих песнопениях этого дня. "Разве ты, разве вы не понимаете - как бы говорит Христос - Я имел двух друзей на земле, Адама и Еву, и Я пришёл к ним и не нашёл их на земле, которую Я дал им. И любя их, Я спустился туда, где они - в тьму и ужас, и безнадёжность смерти". Да, всё это выражено, всё это сказано, всё это поётся на языке детском: в образах, в символах, как бы в сказке, но как иначе явить и показать всю потрясающую новизну совершающегося.

Тот, кого Евангелие называет Жизнь, ибо "в Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков". Тот, Кто есть сама Жизнь, в любви и сострадании, опускается в смерть, которую Он не сотворил, но которая завладела миром, и отравила всю жизнь. Смерть поглощает жизнь, но вот - в смерти Христа, сама оказывается поглощённой жизнью. Во тьме и сени смертной, в одиночестве и ужасе смерти загорается свет. Церковь поет: "Спит Жизнь и Смерть трепещет…". И ранним утром, ещё в полной темноте, обносим мы плащаницу вокруг Храма, и уже не надгробное рыдание раздаётся, а победная песнь: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный".

Христос шествует в царстве смерти, объявляя пленникам смерти, что царство это пришло к концу. Отныне всякая смерть, сколь не остаётся она и ужасной, и печальной, и страшной, изнутри побеждена тем, что и её воспринял, пережил, и в себе изжил Христос. "Поглощена смерть победой" - восклицает апостол Павел, и у гроба каждого умершего мы поем о надгробном рыдании, претворяемом в победную песнь "Аллилуйя". "И погребенного" - это значит, принявшего смерть как свою судьбу, и наполнившего его любовью, и это значит жизнью, верой, и это значит жизнью, надеждой, и это значит жизнью. "Где твоё смерть жало? Где твоя, о ад, победа?". Всем нам предстоит войти в Смерть и умереть. Но этим словом Символа веры "и погребенного" Церковь утверждает, что и в смерти мы встречаем Христа, что Он саму смерть превратил во встречу с Собой, в преддверии воскресения. И к этому, важнейшему утверждению Символа веры, не только о разрушении Смерти, но и о воскресении из мёртвых, мы и перейдем в дальнейших наших беседах.