Здравствуйте, уважаемые радиослушатели. У микрофона протоиерей Евгений Горячев. Мы продолжаем наш цикл катехизических бесед, которые преподаются в качестве педагогического материала для желающих катехизировать в приходской жизни современной практике. Причем я говорил о том, что этот материал может быть только вспомогательным, это не панацея для всех различных случаев. Но там, где невозможна длительная катехизация, хотя бы эти несколько бесед, соотнесённые со словами Христа:

Я есть путь, истина и жизнь

являются ну, тем минимумом, которые катехизатор может вложить в души и в сознание, приходящих в церковь людей с тем, чтобы их крещение не было ни поверхностным, ни напрасным. И вот, мы закончили с вами обсуждение двух больших тем, связанных со словами Христа – «Истина и путь». Я говорил о том, что в среди многочисленных истин церковь выделяет в качестве истины истин самого Бога и наши отношения с Ним. И мы говорили о том, что эти отношения в первую очередь выстраиваются по линии веры – верности. И в связи с этим, человек верный Богу, ищет исполнение его воли на путях заповедей, которые сам Господь открыл для того, чтобы человек совершенствовался. Причем эти заповеди, как мы с вами выяснили, делятся на моральные и мистические, которые одинаково необходимы для духовной жизни каждого человека, одни без других невозможны. Затем мы говорили о том, что мало знать истину, необходимо знать ту дорогу, по которой мы можем этой истины достичь. И в связи с этим мы говорили о тех минимальных требованиях духовной жизни, которые каждый христианин знает, исполняет, с тем, чтобы исполнение моральных мистических заповедей принесло плод. Мы говорили о покаяния, мы говорили о молитве, мы говорили о посте. И наконец, сегодня мы переходим к заключительной теме, к теме жизни. Причем, что подразумевается под жизнью? Дело в том, что если я знаю истину и знаю дорогу к ней, для меня не безразлично - есть ли на пути к этой истине, к которой я решился двигаться какие-то примеры, которые бы меня вдохновляли. Почему? Потому что если этих примеров нет, если христианство это только один Христос, то тогда я задаю себе совершенно справедливый вопрос - а стоит ли мне идти за этой может быть вдохновенной, очень прекрасной, но все-таки недостижимой истиной? По одной простой причине - нет людей, на которых бы я мог ориентироваться и опираться. К счастью это не так, вот, это заблуждение, потому что история земной жизни Христа Спасителя, евангельской общины первых христиан и двух тысячелетняя история церкви показывает, что таких примеров очень много. Это святые те, кто влюбился в истину Христову и пошёл за ней до конца. Поэтому история двух тысячелетней христианской святости по сути дела, является темой наших следующих бесед.

Ну, в первую очередь, я хотел бы, чтобы мы разобрались самим понятием - святость. Что это такое, как нужно к этому относиться? Потому что в связи с этим возникает вопросы, ведь если святость понимать как безгрешие или малогрешие, то тогда у человека обычного могут сразу же опуститься руки. И очень часто нам приходится слышать в разговоре на нравственные темы такой простой обывательский ответ, отповедь - «Вы знаете я не святой». Ну и действительно, когда начинаешь общаться с людьми на эти темы и говорить, что для вас святой человек, то как правило рисуют картину которую мы можем применить к самому Богу. И чаще всего распространён аргумент о том, что святой это тот, кто не грешил. И вот я хочу сказать, что если это так, то тогда действительно, христианство это один Христос. Поэтому, забегая вперед могу сказать, что святость это не безгрешие. Но, остаётся в силе другой тезис, который высказал в своё время Василий Розанов о том, что святость это малогрешие. Тот, кто грешит меньше - имеет право, претендует на то, чтобы рано или поздно быть или поздно быть признанным церковью, сообществом людей в качестве святого. И это тоже очень спорный тезис по одной простой причине, а где тот критерий, который бы отделял греховную жизнь от той, в которой греха ничтожное количество, с какого момента мы можем считать человека святым? Потому что вот, скажем, критическая масса грехов у него минимальная, а наоборот добродетели перевешивают ее со значительным запасом, вот. И мне кажется, что здесь мы должны в первую очередь отталкиваться от библейской парадигмы. Дело в том, что если бы святость была бы уделом аристократов духа, то тогда мы не могли бы отыскать в Священном писании тотального призыва к святости. Причём если Новый и Ветхий завет разнятся в отношении к другим заповедям просто по одной причине, что материал человеческий изменился. Один человек предстоит перед Богом в Ветхом завете, он проделывает какой-то прогресс, какую-то эволюцию, вот, какой-то творческий духовный скачек и это даёт возможность придти в мир Новому завету, возвестить человеку заповеди, которые наиболее приближают его к Богу, наиболее соответствуют идеалу:

Вы слышали, что сказано древним: не убивай, а Я говорю, всякий, гневающийся на ближнего напрасно, подлежит суду

Вы слышали, что сказано древним: исполняй клятвы твои, а Я говорю вам, не клянитесь вовсе

и так далее, то есть Христос шесть раз поправляет Моисея, подразумевая, что у Него есть авторское право, Он тот, кто эти заповеди дал, и Он же корректирует, корректирует по одной простой причине - человек изменился. И вот в этом разница между Ветхим и Новым заветом - перемена человека, которая дает возможность Богу говорить с ним на другом языке. В первую очередь на другом моральном языке. Но вот, когда речь идет о святости, здесь удивительно единство Ветхого и Нового завета. В Ветхом завете сказано - «Будьте святы, потому что Я свят» - говорит Господь. А в Новом завете мы отыскиваем это же утверждение – «Будьте совершенны, как совершенен Отец Ваш Небесный». Получается, что святость единственная категория, которая не претерпевает изменений, а следовательно, Бог хочет видеть человека, находящегося рядом с Собой, вступившего с Ним в отношения, именно в качестве святого. Именно поэтому это заповедь неизменна. Отсюда наше рассуждение сводится к следующему, святость как заповедь доступна всем. Какой смысл заповедовать то, что достижимо только духовными одиночками, аристократами духа, гениями религиозными? Тогда это не может стать заповедью, тогда это действительно удел избранных, о которых Христос должен был бы выразиться примерно так же, как он говорит о людях одиноких. О том, что они скопцы, то есть отказавшиеся от брачной жизни ради Царства небесного, но немногим это дано. О святости ничего такого не сказано, следовательно, мы можем сказать о том, что Бог, давая эту заповедь вполне, вполне находит в человеке возможность, ту нишу, в которую эта святость может вместиться. И вот наше рассуждение на эту тему, что есть святость, оно отталкивается от очень простого логического, в то же время подкреплённого историческими примерами, мнения, по которому мы не говорим о святом как о человеке, не сотворившем греха и даже не как о малогрешным. Вы скажете: «Что же святые грешили и грешили сильно?» Бывало и такое, следовательно, тайна святости заключается в чем-то другом. Я мог бы прежде начала своего рассуждения сказать о том, что святость это не безгрешие святость, не от отсутствия греха, а от посвящения жизни. Святой тот, кто любит Бога, тот, кто поверил ему настолько сильно, что, несмотря на свой грех, на ошибки, которые у него в духовной жизни случались как у каждого человека, нашёл в себе силы идти к Богу через эти ошибки, преодолевая их. Ну, вот в своё время Тихон Задонский, рассуждая на эту тему, говорил о том, что: «Святой христианин отличается от не святого тем, что оба идут к одной цели, оба падают и разбиваются, может быть вдребезги, причем падение символ какого-то духовного кризиса, катастрофы. Но при этом, один после падения садится и плачет, а другой плачет по дороге». То есть не оставляет, намеченной им цели. И Серафим Саровский говорил о том, что: «Святость это решимость, решимость двигаться к цели, несмотря на, те препятствия, которые возникли у человека на пути». Ну, Достоевский тоже говорил о том, что: «Если вы наметили цель и занимаетесь тем, что швыряете палками во всякую лающую на вас собаку, вы никогда этой цели не достигните». Но возникает вопрос - что же делать? Следовательно, идти, несмотря на этот собачий лай, может быть даже угрызение, причем собака - символ дьявола в данном случае, вот. И может быть, лучше всего тему святости иллюстрирует православное богослужение. Все мы были в храме, все мы видели, даже те из нас кто церковный человек так и не стал, просто исходя из человеческого любопытства, все мы видели, что определённый момент богослужения именуется каждением. Кадило - это такой предмет из церковного ритуала, вот, в который опускается горящий материал, как правило, уголь, вот, и на этот горящий уголь бросается горсточка ладана, в результате чего возникает такое приятное благоухание – «в воню благоухания духовного», молитва, которую читает священник на освящение кадильного дыма, вот. И с этим кадилом либо священнослужитель, епископ, священник или дьякон обходит весь алтарь, а после этого выходит в храмовое пространство. И здесь начинаются очень интересные вещи, потому что когда священник окуривает этим приятным дымным запахом иконостас, фрески, иконы, внутри храмового пространства. Здесь все законно, потому что он воздает вот таким физическим способом, который на самом деле, является символом – почитание молитвенное, богослужебное почитание тем, кто точно заслуживает этого почитания - Богу, Божьей Матери и его Святым. Но дальше происходит совершенно непонятное действие, в какой-то момент священнослужитель отворачивается от фресок, от икон и поворачивается к стоящим в храме людям. И делает по отношению к ним, то же самое, что он только что делал по отношению к изображениям святых. То есть он окуривает их, причем это происходит не выборочно, дескать, вот ты хороший Вася да, тебя я покажу, а ты Федя бомж, алкоголик который зашёл в храм погреться, потому что негде ему найти место, вот. Причем и такие люди встречаются в храме, действительно, заходят случайные люди, может быть даже в подпитии, вот, кто-то посмотреть, кто-то погреться. И всю эту массу не выборочно, а всю эту человеческую массу, с одинаковым усердием священнослужитель окуривает кадильным дымом, повторяю, так же, как он это делал только что по отношению к фрескам с изображением Господа Бога. Почему? Да потому что те, кто стоят в храме - потенциальные святые, потому что в них как жемчужина сохраняется образ Божий. Это то, о чем мы уже с вами говорили, образ - это те качества, которые делают нас людьми с возможностью преображения его, с помощью духовных подвигов в подобие в богоуподобление. И поэтому священник окуривает эту нераскрывшуюся, с разного рода наслоениями жемчужину, в которой есть нераскрытая, но потенциально присутствующая святость, в каждый человеческой душе. Если хотите, священник кадит тем, кто может со временем переместиться на стены и иконы храмового пространства в качестве новых святых. И вот это очень важное утверждение, потому что есть святость реализованная, святость святых - Небесная святость и есть святость нераскрытая, потенциальная у тех, кто стоит в храме. И вот это символическое действо показывает на самом деле, что идеал духовной жизни не в порядочности только, не в таком нравственном поведении, которое бы позволило говорить об этом человеке как о добром, отзывчивом и хорошем. Идеал - именно святость, потому что Бог намечает этот идеал. И у нас сразу возникает вопрос, ну если это так, если святость - заповедь, заповедь, которая доступна всем, а не избранным, то почему в нашей жизни мы встречаемся со святыми так редко? Да, конечно они есть и повторяю, история о церкви говорит, о том, что святых было много, но по отношению к общей массе верующих за эти два тысячелетия можно было бы сказать о том, что это единицы, капля в море среди остальных христиан, так и не ставших святыми.

Поэтому два вопроса, которые мы должны для себя решить, все-таки. Что есть святость? И если она доступна всем, почему святых так немного? Мне кажется, на оба эти вопроса мы находим ответ в житии Святителя Николая, но не древней церкви Мирлкийского Чудотворца, а святого равноапостольного Николая Касаткина - просветителя Японии. Равноапостольный это тот, кого церковь канонизировала в качестве святого, уравнивая его подвиг с достижениями апостолов. То есть он так и вёл себя, так проповедовал, стольких обратил ко Христу, что его деятельность названа апостольской, равной апостольской. И действительно, этот человек в конце девятнадцатого века, начавший свою христианскую миссионерскую деятельность добился за пятьдесят лет колоссальных результатов, потому что он практически пятьдесят лет отдал своему служению и своей проповеди в Японии. И эти результаты выразились в том, что когда он приехал, в Японии не было ни одного православного, когда он умер, их было много тысяч. Хвост людской за гробом Святителя Николая растянулся на несколько километров и в принципе, когда был поставлен вопрос о причислении его к клику святых автокефальной Японской церковью, то конечно не было никаких возражений, это было сделано. Возникла только проблема с его останками. Почему? Потому что, как только какой-то человек причисляется клику святых, по церковному чину, его могила вскрывается, если таковая существует, его останки обмываются, переодеваются и переносятся в место всеобщего поклонения. То есть по сути дела, мощи это преображённая плоть святого человека, преображённая в том смысле, что она, как никакая другая несет в себе залог будущего воскресения. Это не значит что она должна быть непременно нетленной, вот. Она может быть тленная, но это как символ того, что именно в теле этого человека визуально явлена эта самая святость. Вот почему происходят исцеления, когда люди прикладываются к мощам даже, если это только косточка. И вот, конечно по этому чину японцы православные захотели поступить именно так же. И им этого не разрешили сделать. Знаете, с какой аргументацией? Большой Николай, «Николай-до», именно так они его и называли и продолжают называть, большой Николай принадлежит не только православным Японии, он принадлежит всей Японии. Это говорит о колоссальном резонансе положительном, который эта фигуры вызвала в исторических судьбах Японии и восприятии ее всеми слоями общества. Я напоминаю вам, что русско-японская война была временем, когда он находился со своей паствой. И позиция, которую он занял, была очень оценена благоприятно с точки зрения отношения к православию светскими не христианами японцами, что дало ему возможность и окормлять пленных, и молиться о мире между двумя народами, вот. И даже вот, помню такой эпизод частный, когда один мой друг спросил у священника, который уже к тому времени восемь лет служил в Японии. Дело в том, что у Русской православной церкви по всему миру есть свои представительства. По линии отдела внешних церковных сношений, в каждой стране, где существует православные, есть храмы и в этих храмы направляются русские священники из Московской Патриархии, вот. И вот этот священник, отвечая на вопрос моего друга: «Батюшка, скажите ну вот как вам, вы там уже находитесь восемь лет. Чужая страна, чужой язык, другая культура, наверное, были проблемы?» И он ответил ему почти притчей, он сказал: «Ты знаешь, восемь лет назад я сошёл с трапа самолета. Первое, что меня спросили, а как тебя звать, я сказал – Николай и у меня восемь лет не было проблем». Конечно этот священник совсем не большой Николай, но, вот такой пиетет перед фигурой, перед именем даже этого святого, который говорит об очень многом. В первую очередь о том, что его духовные, религиозные, евангельские усилия были не напрасны, что они влияли, может быть, и не с точки зрения обращения японцев к православию, но в культурном плане, в мировоззренческом, в этническом они оставили о себе очень добрую память. И вот, интересен этот святой тем, что он отвечает на два, поставленные нами вопроса, причем отвечает в очень необычной манере. Дело в том, что, как правило, от святых не остается ничего, кроме житийного материала. Когда мы пытаемся проникнуть в тайну жизненных судеб, заинтересовавшего нас человека, неважно кто это – художник, поэт, философ, у нас, как правило, нет недостатка в материале. Нас потрясли его картины, и мы заинтересовались его личностью. И мы начинаем читать его письма, воспоминания о нем, причем не важно, о ком идет речь, о политическом деятеле или о деятеле искусств. Но, вот со святыми проблема. Она выражается в том, что церковь оставляет либо достаточно условное, вот, по определенного рода канонам, написанное житие, биография этого святого, она отличается от биографии, поэтому я говорю о правилах, о канонах написание такого рода материалов и оставляет его поучения, если таковые были. Поэтому, когда мы хотим узнать о святом, мы читаем его житие и читаем его духовные достижения, зафиксированные в качестве каких-то высказываний, поучений, слов, проповедей, этого мало. Почему? Потому что я хочу знать о человеке все, для меня не безынтересно, что чувствовала Блаженная Ксения, когда она потеряла своего мужа и решила принять подвиг юродства, но я об этом знать не могу, потому что есть только результат, некий кризис, духовная катастрофа, которая разрешается определённого рода поведением. А что за этим стояло, что она думала, бродя в одежде своего мужа по петербургским улицам? Я могу только догадываться, не осталось дневников, не осталось дневников, записанных рукой Серафима Саровского. Какие мысли были у него, когда он три года стоял на камнях? И так далее, то есть повторяю, есть житие, есть поучения, а дневников не осталось. Ну вот, может быть наш двадцатый и двадцать первый век, который так трагично отмечен разрушением традиционных обществ, идеалов он, может быть, в силу этого отмечен особой Божьей благодатью. Появляются помимо житийного и дидактического святоотеческого материала, появляются другие памятники, это собственно говоря, дневники святых. Причём я думаю, что когда они эти дневники писали, например, Иоанн Кронштадтский - «Моя жизнь во Христе» или там скажем, его, неизданный дневник, сейчас опубликованный или Святитель Николай, они меньше всего думали о том, что это житийный материал. Вот, Иоанн Кронштадтский публиковал свой дневник в отличие от Святителя Николая, который писал для себя, не думая о том, что он святой. Поэтому этот материал очень честный и очень полезный, я даже скажу так, его невозможно переоценить. И вот, когда мне попался первый том, изданный в Японии Накамурой дневников Святителя Николая, вы знаете, я в него вцепился как голодный в кусок хлеба. Потому что мне казалось вот, вот она тайна святого, записанная от руки им самим. Потому что он меньше всего думал о том, что это когда-то станет достоянием общественности как материал житийный, потому что то, что он писал для себя. И вот открываю этот дневник и буквально с первых же страниц переживаю, глубочайшее потрясение до глубины души. Ну, например, он пишет о том, как ему служится в Японии со своим собратом во Христе, цитата: «Боже мой, что же за крест Ты послал мне и от разговора, с которым я думал, у меня вчера голова поседеет. Стоило ли, ехать за этим сокровищем в кавычках в Россию?» Дальше он перечисляет вины этого священника в основном мировоззренческие, это не нравственные грехи там – курение, алкоголь. Он пишет о его взглядах, которые ему глубоко чужды. «Хороши же наши Академии и Наша церковь, если могут поставлять такого рода материал» - вот, я не дословно цитирую, но примерно об этом идет речь. И вот Святитель Николай возмущается, и когда я это прочитываю, я понимаю, что не только я читал в Нагорной проповеди - «Не судите, да не судимы будете», он-то ведь читал это на сто лет раньше меня. И наверно читал в силу того, что генетически был связан с не разрушаемой церковной традицией совсем иначе, это уж действительно с «молоком матери». И вместе с тем, он осуждает, осуждает, зная о том, что осуждать нельзя. Следовательно, первый вопрос или первая проблема о том, что святость - это безгрешие, снимается. Святой грешит и записывает свой грех в своём дневнике.

Ну вот, к сожалению, время нашей передачи истекло. Вернемся к этой очень интересной теме в следующий раз. Всего доброго, уважаемые радиослушатели. У микрофона был протоиерей Евгений Горячев.