Здравствуйте, уважаемые радиослушатели. У микрофона протоиерей Евгений Горячев, настоятель Благовещенского собора г. Шлиссельбурге. Мы продолжаем, начатый на прошлой беседе разговор о молитве, и я сказал о том, что молитва может быть условно опознана как искренняя и как правильная. Потому что, если я не обращаюсь к Богу от всего сердца, то тогда рассчитывать на то, что Он будет меня слушать очень странно. Примерно также как странно рассчитывать на то, что я невнимательно обращаюсь к кому-то, увижу в нем достойного собеседника, вот. Но мы с вами пришли к выводу о том, что это условие необходимое, но не достаточное и молитва должна быть правильной. Я долго рассуждал о том, что такое правильность молитвы и это связано с тем, что я могу быть очень искренен, по-детски искренен в своей молитве, но просить Бога о том, чего Он в принципе не может исполнить, потому что это будет противоречить Его природе. И как раз таки церковь, дает возможность молящемуся, вступая в ее молитвенный опыт напитать свою душу и смыслом, и если хотите методологией, которая формирует должное отношение человека к Господу. Вот, я приводил вам примеры молитв причем, это не всегда молитвы, которые мы бы могли назвать строго каноническими, потому что церковь допускает, особенно в частной молитве употребление таких текстов, которые хотя не созданы авторитетными православными святыми, но, тем не менее, выражают, в общем-то, суть наших отношений с Богом. Ну, вот я припоминаю молитву, которую я частенько и на проповедях читаю своим прихожанам и сам для себя очень часто озвучиваю. Почему? Потому что она касается моего сердца где-то очень в такой большой глубине. Вы же помните, что Христос, когда говорил о новой заповеди, Он сказал о том, что эта заповедь о любви к врагам. И когда мы размышляем на эти темы, мы начинаем понимать что любить врагов почти также тяжело как начать ходить на руках. Потому что в каком-то смысле для нашей падшей природы это противоестественно, поэтому ветхий завет с его принципом - ока за око, зуб за зуб, он гораздо более гармонично укладывается в нашу совесть. Но, Христос говорит, что если мы будем поступать так, мы не будем ничем отличаться от язычников, поэтому - благословляйте ненавидящих, молитесь за проклинающих, делайте добро, творящих вам напасти, потому что вы будете сынами Вышнего, который простирает милость Свою и на грешников и на праведников. И вот, когда мы размышляем над этими темами, мы все время ищем примеры, вот. Неужели это только Христос, который с креста молиться за своих распинателей? Нет, в том то и дело - христианство это не один Христос. И история церкви показывает нам, что люди не просто прощали, но находили в себе силы благословлять и молиться. И вот я припоминаю эпизод, связанный именно с такой самодельной молитвой, которая был найдена солдатами союзных армий, когда они освободили один нацистских концлагерей. На дворах этого лагеря обнаженные, обезображенные, искалеченные тела узников лежали громадными кучами. И солдаты, среди которых были многочисленные соотечественники погибших, глядя на этот ужас, испытывали колоссальный гнев, желание уничтожить, оставшихся полицаев и работников концлагеря. Но, вот когда в личных вещах узников был найден клочок со словами самодельной молитвы, многие из тех, кто испытывал вот, это чувство справедливого гнева задумались, имеют ли они права линчевать, превращать самосуд в действие по отношению к пленным - теперь нацистам, если у их узников было такое настроение? И вот настроение этой молитвы я хочу, чтобы вы, уважаемые радиослушатели оценили. А там было написано буквально следующее: «Господи, когда Ты придешь судить землю, то вспомни людей не только доброй воли, но и людей злой воли. Но вспомни их не для того, чтобы отвергнуть или наказать, но помиловать. И пусть не вспомнятся перед Тобою, Господи, их жестокости, наши страдания, но плоды, которые мы принесли благодаря нашему мучению - это единство, сострадание, вера, надежда, любовь. И пусть память о нас станет не их ужасом, а их спасением».

Вот такая короткая молитва, но мы понимаем, если эту молитву будет произносить православный христианин, хотя в них нет славянских окончаний, нет привычных словосочетаний, которые опять-таки роднят нашу молитву со строем славянской речи, тем не менее, ничего страшного не произойдет. Она, конечно, не будет употребляться в богослужении, но как частная молитва конкретного христианского сердца она, конечно, может быть использована. А что касается славянского языка, о дискуссионности которого мы говорили, то я хотел бы сказать, что на мой взгляд должно быть здравое сочетание того и другого. Отказываться от него, от славянского языка по причине того, что он не понятен я считаю преждевременным. Почему? Потому что в этом языке сохраняется естественным образом то, что сохраняется в любой языковой культуре. Ну мы знаем с вами, что есть так называемые регистры речи, позволяющие говорить об одних и тех же вещах с разным эмоциональным оттенком. Ну, простой пример – поесть, покушать, похавать, разделить трапезу, вкусить - все это вещи одного и того же порядка. То есть речь о действии, которое нам всем как людям хорошо знакомо, ну мы понимаем, что человек, сказавший об этом, сказал, исходя из своего духовного и культурного уровня по-разному. Но, вот если поэтическими примерами иллюстрировать разговор о славянском языке, то я всегда привожу в качестве примера три четверостишия из творчества русских и отечественных поэтов. Ну, вот лирическое чувство любовь всем интересна, когда именно о любви говорят люди. Ну, вот Фет, например, пишет о предмете своего лирического воздыхания:

Как ангел неба безмятежный
В сиянье тихого огня
Ты помолись душою нежной
И за себя и меня

Мы видим, какое возвышенное настроение к предмету любви высказывает поэт. Скажем, Есенин, в ком чувственность в каком-то смысле даже такой, плохо скрываемый эротизм присутствует гораздо больше, чем в творчестве Фета, он пишет о своей возлюбленной по-другому:

Пускай, ты выпита другим
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость. 

Тоже красиво, но уже по-другому. А скажем четверостишие другого знаменитого, но уже более позднего поэта, оно говорит о любви совсем в других тонах:

Любовь?
Но съеденные вшами косы,
Ключица, выпирающая косо,
Прыщи; обмазанный селедкой рот,
Да шеи лошадиный поворот

Мы видим, что это уже издевка над женщиной, некое насмехательство, которое любовью названо весьма условно. Но, я скажу все-таки такие строчки в преимуществе перед современной массовой культурой. Культурой отказа от любого рода философских и мировоззренческих рефлексией. Ну, вот например, проанализируйте такой текст:

О любви давно спеты все слова и поэтому пою я - ла ла ла ла ла...

Это вот, скажем, в чем современная молодежь вращается, говоря о любви и это конечно странно, в каком-то смысле это деградация от золотого через серебряный, бронзовый, к каменному веку. Поэтому, когда мы говорим о молитве, как обращению к Богу мы начинаем понимать, что регистры речи, существующие в любом языке для нас немаловажны. Если хотите, то само выражение – «Православие», мы можем здесь проанализировать говоря о том, что Бога нужно правильно славить не только в смысле богословских акцентов, но и в смысле словосочетаний, которые мы подбираем для общения с объектом высочайшей святости. Ну, если хотите, с Отцом Небесным, конечно, на своей кухни, в своей комнате дети малые общаются со своими родителями очень непосредственно. Но когда они вырастают, когда приходят в возраст совершенства, то конечно, они очень хорошо понимают, что приятно их родителям, а что нет, и поэтому подбирают нужные выражения. Даже люди достаточно циничные, употребляющие нецензурные выражение на работе, вне своего дома, когда они приходят в семью и начинают общаться с теми, кого они любят - с детьми, с родителями, они уже конечно, свою речь начинают, образно выражаясь, фильтровать. И вот эти регистры речи подразумевает, что мы подбираем для отношения с Богом такие слова, которые конечно не в полной мере это невозможно на земле, но хотя бы в нашем желании будут соответствовать самой теме нашей беседы. В первую очередь тому, с кем мы общаемся. Поэтому церковь всегда, ну скажем вот, в том перечне слов о пище, выберет самые высочайшие выражение. Это будет трапеза, это будет вкушение, даже не еда, а именно трапеза. И поэтому когда мы заходим в церковь и слышим звучащее там, мы начинаем понимать, что это очень высокий стиль. К сожалению, современным русским языком утраченный, но утраченный не в самой глубинной сути, а на уровне словоупотребление, вот. И поскольку людей, говорящих правильным, литературным, красивым языком очень не много, а мы слышим постоянно очень заниженную, очень такую обмельченную, если хотите, выжатую русскую речь, то если именно на такую речь перевести современное богослужение, то оно, хотя и сделается понятным, но очень много потеряет. Ну, люди говорят: «Ну и что, зато будет понятна в отличие от славянского языка». Но именно потому, что это язык, если хотите генетически нам очень близкий, то выучить его оказывается не так уж и сложно. Нужно просто действительно приложить какие-то усилия. И вообще надо сказать, что если человек хочет научиться молиться, то он должен пробовать. Если я хочу, чтобы у меня появился каллиграфический почерк, с чего я должен начать? Я должен усердно писать крючки и палочки. Поэтому иногда звучат такие философские парадоксы - кто хочет научиться говорить, тот должен прежде научиться молчать. Вот с молитвой мне кажется, прямо противоположный результат. Если хочешь научиться молиться, должен начать пробовать, вот, должен начинать молиться. И желательно чтобы правильно, поэтому славянский, присутствующий в молитве в разумной степени. Почему? Потому что это язык не мертвый, это язык который должен все-таки идти параллельно с жизнью того общества, среди которого звучат старинные православные молитвы. Поэтому какая-то естественная, разумная русификация конечно должная быть. И мне кажется, на приходах такие разумные, образованные батюшки это совершают без всякого ущерба и для красоты богослужения и для его смысла и для пользы своего прихожан. Ну, вот например, знаменитый текст, где идет речь о Божьей матери и ее отношении со своим Божественным Сыном. Ко Христу обращаются и говорят: «Вот пришли твои родственники», а Христос говорит, что: «Тот, кто слушает Меня и исполняет Мои заповеди, тот Мне и отец, и сестра, и брат, и мать». Но, в этом тексте есть одно место, которое, если дьякон будет читать, хорошо поставленным голосом, не может не соблазнять современного слушателя. А именно - «Некая жена возвысит глаз от народа и рече - Блаженно чрево носившее, Тя, и сосца я же иси сал». Вот, согласитесь, если это прочитать не себе под нос, не с кашей во рту, то это может отрезать слух современного человека. Поэтому опять-таки разумный перевод разумно русифицированный, он не повредит делу, только улучшит его – «Блаженно чрево, носившая, Тя, и сосца, и яже питасца Тя». И уже все понятно уже все на своих местах, вот. И таких моментов очень много, поэтому мне кажется, что для современной церковной практики очень важно сохранять красоту и возвышенный регистр речи, который сохраняет славянский язык и в то же время разумно русифицировать его, исходя из современного словоупотребления, вот. Ну, это вот что касается правильности, правильности молитвы. Но, и наконец, в последнем нашем рассуждении часть, которая входит в эту триаду, которая связана с продолжительностью. И так молитва должна быть искренней, молитва должная быть правильной, молитва, терзаюсь сказать, должна быть продолжительной. Почему дерзаю? Потому что это как кажется, противоречат евангельскому принципу. Ведь Христос, когда он учил своих учеников молитве и дал знаменитую молитву Господню – «Отче наш». Он перед этим сказал? «А вы когда молитесь, не делайте это как язычники, потому что они думают, что во многословии своём будут услышаны. Истинно говорю вам, прежде вашего прошения знает Отец Небесный, в чём вы имеете нужду. Когда же молитесь, молитесь так..» И дальше он даёт молитву «Отче наш». Так вот, когда я говорю о том, что молитва должна быть продолжительной как кажется, это противоречит тому, что сказал Христос, но это противоречие мнимое, потому что когда Христос обличает язычников за их многословие, речь идёт о таких отношениях с Богом, которые свойственны языческой религиозной философии и языческому богослужению. Почему? Потому что Бог в каком-то смысле Существо, которое можно заставить, убедить, подвергнуть критике. Поэтому язычник, он, с одной стороны оповещает Бога о том, что с ним произошло будто Господь этого не знает, ставит диагноз ситуации, а потом предлагает Богу то, что Он должен сделать для того, чтобы ситуация была разрешена. Но, отчасти, это похоже на молитву вот этих самых людей с мафиозными наклонностями. Только в данном случае речь идёт о том, что язычник обращается к Богу, ставит Его в известность о тех людях, которые ему навредили вот, обещают Богу нечто и говорит о том, как Он должен их наказать. А если Бог не слушается, несмотря на все, принесённые жертвы, молитва язычника может быть очень гневной, очень обличительный. «Как же так? Вот, я Тебе всё пожертвовал, я Тебе всё рассказал, а Ты не исполнил то, о чём я просил?» И вот поэтому, когда Христос говорит о том, что не надо рассказывать о своей ситуации, потому что Господь и так знает о том, что произошло. Но, я помню, мне одна женщина мне говорила: «Ты ещё не зашёл в храм, а Господь уже знает, перед чьей иконой ты поставишь свечку.», Ну это, действительно так. У Господа есть всеведение, поэтому здесь речь не о продолжительности молитве, а именно о такой, если хотите, болтовне, совершенно не нужной, вот. Когда масса никчёмных, пустопорожних подробностей вводится в текст молитвы. Человек просто превращается в поток сознания, здесь как раз таки впору вспомнить о правильности молитвы. Следовательно, когда мы отстаиваем тезисы продолжительности молитвы, что имеется в виду? Ну вот, припомните уважаемые радиослушатели, что мы слышим чаще всего, когда заходим в церковь? Молитвы, какие? «Во имя Отца и Святого Духа», «Господи», «Спаситель», «Аллилуйя», много разных текстов. Но чаще всего, мы слышим «Господи помилуй». И это, на самом деле очень знаменательно. Потому что с одной стороны, Бог сотворил человека для того, чтобы он стал Аллилуей - прославлением Его, но вследствие грехопадения функции человека поменялись, вот. Он борется за то, чтобы быть прославлением и в этом своём качестве постоянно ощущает, что он согрешает, что он нуждается в милости. Поэтому гораздо чаще из нашей груди естественно вырывается «Господи помилуй». Если суммировать всё звучащее в церкви, то частотность «Господи помилуй», будет самой максимальной, самой продолжительной. И вот, когда мы слышим «Господи помилуй» в церкви, иногда нас не покидает ощущение, что это какой-то абсурд, простите за такой резкое слово. Почему? Потому что, наверное, тот, кто читает – священник, чтец, или там певчие в хоре пропевают именно эти слова, они это делают вполне искренне и правильно, потому что молитва эта правильная, когда я говорю: «Господи помилуй», я констатирую, что я нуждаюсь в милости, а Бог, Тот, Кто эту милость может подать. Но что мы слышим? Мы слышим это двенадцать раз, мы слышим это сорок раз, мы слышим это пятьдесят раз в монастырях на всенощном бдении. Иногда это чтец «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй», иногда это пение хора и все это вот так вот многочисленно. И для стороннего наблюдателя создаётся ощущение, что Бог уснул или вышел в соседнюю комнату и как стуком, пытаюсь Его разбудить, привести в себя этим многочисленным «Господи помилуй». Я повторяю, возникает ощущение абсурда, молитва искренняя? Искренняя. Правильная? Правильная. Зачем же её повторять так много раз, да и ещё и в церкви? И вот это, нас как раз выводит на тему продолжительности молитвы. Но, для того чтобы объяснить это давайте зайдём немного с другой стороны. Представьте, что у вас есть проблема, ну собственно говоря, для многих и не нужно это представлять, потому что нет людей, которые были без проблем. Но есть проблемы мелкого рода, ну не знаю там, сломанный ключ, забытый на работе плащ, вот, а есть проблемы очень серьёзные. Иногда они связаны с нашим здоровьем, с судьбами наших детей, с нашим положением на работе, вот. И, это действительно серьёзные проблемы, допустим, кто-то под следствием и думает как ему себя вести с адвокатом там, или скажем, с прокурором, ну и так далее. И вот, эти проблемы можно назвать настолько серьёзными, что они нам не дают покоя. Они всё время в нашем сознании, даже когда мы засыпаем, нам эту ситуация продолжает сниться. И иногда это доводит человека до нервного срыва, он не может найти себе покой от той проблемы, которое как мешок с цементом легла на его плечи и давит. Да конечно, он может, не знаю, зайти в магазин, что называется, отвлечься на покупки, он может встретить какого-то знакомого и поболтать с ним о погоде, вот, но даже в этот момент, если контакт очень поверхностный, он продолжает думать о том же самом. Вот, психолог скажет: «Необходимо переключиться, переключиться на глубине, поэтому не просто поболтать со знакомым, сходить на день рождение, выехать за город, пойти на рыбалку вот, ну и так далее». Но даже если вот, предложить расслабление буквальное, даже если человек выпьет много алкоголя, когда похмелье пройдёт, он поймёт что проблема с ним, она никуда не ушла. Вот, она просто вот этими суррогатными способами вроде была бы отодвинута, но на самом деле, она продолжает свербить наше сознание. Так вот у человека есть духовные проблемы, точно такие же, как существуют проблемы в светской жизни, существуют в области человеческого духа. И когда нас спрашивают о том, какой грех самый большой? есть, конечно, естественный ответ по схеме - гордость, сребролюбие, прелюбодеяние там, семь смертных грехов. Так вот, можно сказать о том, что самый большой грех, соответственно самая большая проблема это та, которая мучает тебя больше всего. Потому что у каждого человека своя мера греха, своя мера праведности перед Богом. И даже если человек не убийца, не прелюбодей - это не значит, что он не решает какую-то важную для себя духовную задачу. И тот грех, который прорывает его оборону, который мучает его больше всего, даже если это чревоугодие, даже если это раздражительность или осуждение - этот грех является его самой большой проблемой. Даже если у нет никаких других. И он начинает понимать, что, не решив эту проблему, он не может найти себе место, он не может успокоиться. И вот теперь представьте такого человека вот, по аналоги и с тем, что я рассказывал о светской жизни. Допустим, он зашел в церковь, купил свечку, подошёл к иконе, благоговейно поставил эту свечку, благоговейно перекрестился, поцеловал икону и произнес краткую молитву. Что произошло? Все сделано правильно, всё сделано искренне, ничего не произошло. И вот почему? Я помню, когда я в первый раз приехал в монастырь, ну не могу сказать, что я был туристом, паломником, первый час ушел на то чтобы все разглядеть. Какие фрески, какие монахи, какое пение, какие своды архитектурные, какие колокола! Но после того, как я всё за этот час разглядел, я понял, что ну да, все рассмотрено, а богослужении идёт. И к концу второго часа я понял, что у меня начинают болеть ноги, ноет спина вот, мне уже малоинтересен этот не вразумительный текст, звучащий в храме, это пение, вот. И я начинаю мучиться этим времяпрепровождением, к концу третьего часа я подумал, что: «Наверное, в этом есть какой-то смысл, какая-то духовная правда, но я больше в эти игры не игрок, вот. В таких богослужениях я больше участвовать не буду, поэтому конечно, я достою эту службу до конца, надо испить, образно выражаясь, эту чашу до дна, но это в первый и в последний раз». К концу четвертого часа я подумал: «Интересно, почему-то перестали болеть ноги и ныть спина», в конце пятого часа я подумал: «Хоть бы не кончалось, попал». О чём это говорит? Это говорит о том, что человеку, живущему вот в этой хаотичной современной жизни, в мире, где столько внешних раздражителей, в мире, где в его душе очень часто бывает хаос. Ему успокоится и настроиться на нужный ритм, на нужное настроение очень непросто. Поэтому себя привести в это состояние человеку удаётся постепенно, особенно новоначальному. И поэтому, может быть и не зря церковь предлагает «Господи помилуй» в качестве сорокового раза. Потому что и тот, кто читает чтец и тот, кто слышит, может быть, только к сороковому разу поймет, что он действительно нуждается в милости где-то в самой своей глубине. А Бог тот, Кто ему эту милость может подарить. Поэтому, молитва должна быть продолжительной, именно ради того, чтобы мы попали в нужное состояние. Конечно, у людей опытных, а кстати, чем опытнее человек, тем больше он свидетельствует о том, что он молится постоянно. Старца спросили: «А сколько вы молитесь?» Он говорит: «Я постоянно молюсь». Вот, конечно для него может быть и не нужно какого-то длинного правила, чтобы попасть в нужное состояние, а для человека новоначального, все-таки правило - лучше перемолиться, чем недомолиться - оно, конечно, остаётся во всей своей очевидности. Поэтому, повторяю, молитва должна быть искренней, молитва должна быть правильной и особенно на первом этапе нашего духовного возрастания. Она должна быть продолжительной, чтобы мы попали в нужное состояние, как только мы в него попали, мы его уже ни с чем не спутаем, потому что будем знать, что действительно молитва состоялась и всегда к этому мы будем стремиться.

Ну, давайте на этом сегодня нашу беседу завершим. До свидания, уважаемые радиослушатели. У микрофона был протоиерей Евгений Горячев.